Санатории

А в холодных бараках,
Цепь гремит на собаках,
Нас солдаты пинками выгоняют во двор…

Иван Кучин «Белый лебедь»

Вы, достопочтенный читатель, наверно недоумеваете, вроде бы написано «Санатории» а эпиграф про «зону». Не ищите в этой книге опечатки, вряд ли вы найдете ее. «Комарово» — при одном этом слове вспоминаются слова В.С. Высоцкого «Вот уж истинно, зона всем зонам!». Многие ужасы я умолчу, расскажу лишь некоторые моменты.

Само по себе место дивное, но любое, даже райское, место могут испоганить люди… Вспомнив лицо «нянечки», я сразу могу отметить ее страстную любовь ко всему, что содержало в себе хоть каплю алкоголя. Тогда я боялся ее: помнил выходки пьяного отца… Воспитатели тоже не радовали, таких к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя, ведь для них понятие «рукоприкладство» ничем не отличалось от понятия «воспитание»…

Утро начиналось с общего построения и своеобразной переклички (Можно подумать, кто-то сбежал…), потом каждому выдавалась какая-то отрава в мензурке… Первая часть дня была заполнена проце… дурами. Массажи, электрофорез и прочая дрянь. В довершении всего входила полная медсестра и по одному нас вызывали на уколы… для меня это было пыткой… но когда я, однажды попытался возразить…

Навалились гурьбой, стали руки вязать,
И в конце уже все позабавились:
Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот,
А какой-то танцор бил ногами в живот…
В.С.Высоцкий

Разумеется, все было не так страшно, просто скрутили, да рот заткнули, чтоб не вякал. Плохо помню, что мне кололи, но становилось очень плохо, нога, будто отнималась, Пока хромал в палату, чтобы отлежаться, несколько раз падал, но всем было наплевать, они уже следующего строптивого укрощали… В моем понимании, детский врач, должен быть мягким, добрым и кротким, уметь успокоить ребенка, а тут…

Лежал, зализывал раны, как одинокий волк. Этот образ с детства был близок мне, благодаря «Охоте на волков» В.Высоцкого:

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,
В равной сваре за нами удача!
Волки мы – хороша наша волчья жизнь,
Вы – собаки, и смерть вам собачья!

Через некоторое время очухивался и ковылял в группу, играли. Воспитатели были уверены, что мы рисуем непонятные абстракции, глупые линии, но мы, я и еще несколько инакомыслящих цветными карандашами вырисовывали планы побега… Потом прогулка, строем выходили и все должны были оставаться «в поле зрения воспитателей», ослушаешься – получишь. Однажды мы нашли под забором небольшую ямку, и увидели в этом шанс, две недели раскапывали ее, пытались вылезти, ходили слухи, что кому-то даже удавалось сбежать, но я больше чем уверен, что это лишь слухи…

Родителям рассказывать что-то запрещалось, говорили, что убедят их в обратном, а нам житья потом не будет, никто не проверял…

Тихий час… в это время общались лишь шепотом, услышат – накажут. Самым страшным местом был изолятор, все даже чихнуть боялись – упрячут. Среди пацанов он в первую же неделю получил название «карцер». Я иммунитетом никогда не блистал, даже в то время простужался нередко.

И меня два красивых охранника
Из Сибири погнали в Сибирь…
В.С.Высоцкий

Из-за шаткого здоровья в карцер я попадал частенько. Местечко паршивое: небольшая комната с мерзко-синими стенами, две кровати у стен, стул и небольшой детский стол у окна. Стены очень плотные, из группы ни звука не долетает, будешь загибаться вряд ли кто услышит… архитекторы… Единственный способ общаться – небольшое окно в общей с группой стене, время от времени залезали на соседнюю кровать, поставив на нее стул, стучали пальцами по стеклу, и кто-то из группы обращал внимание – так начинался жестовый диалог. Как ни странно никто из персонала ни разу не слышал этого стука, только свои. Выхода оттуда не было, медсестра приносила поесть. Тогда было очень тяжело, ведь в то время долгое уединение становилось пыткой.
Позже, спустя годы, я пойму, что в уединении есть своя прелесть. В Комарово я был несколько раз, ведь мама ничего не знала о том, что там происходит, в родительский день воспитателей как подменяли, они становились ласковы и добродушны, но уже в воскресенье все возвращалось на круги своя…

Отбой был в девять вечера, порой смотрели по ветхому телевизору «Спокойной ночи, малыши». Потом разгоняли по палатам, и шавка-нянечка тявкала, чтобы все умолкли, но мы общались шепотом… Если эдакого «шептуна» ловили – выставляли босяком на холодный пол, это могло продолжаться несколько часов, пока не отпустят… сам я стоять не мог, а дух имел неукротимый, так меня сажали на стул, среди прочих провинившихся.

Самым паршивым было то, что после отбоя не выпускали в туалет, на всю жизнь запомнил, когда один не выдержал, на утро его отлупили мокрой простыней по лицу, разбив губы в кровь…

Последний раз я был там лет в одиннадцать, тогда был сущий ад… не мог терпеть, рассказал все маме. Вылетела психолог, и начала убеждать ее, что я все вру, но я шепнул ей: «Если ты меня сейчас здесь оставишь, я не доживу до следующей субботы…», резко собрались и уехали… Сказал я так, потому что один парень рассказывал, что он пожаловался, так ему на электрофорезе напряжение подняли… может и врал, кто его знает?

Много еще воспоминаний того мрачного времени, но не стоит их обнародовать, я, возможно, итак сказал слишком много, но, уверяю вас, дорогой мой читатель, все написанное – чистая правда.